olerpter

Увидела к кому ты клеишься.Стало стыдно,что встречались…

Снимок сделан на камеру OLYMPUS OM-D Е-М1. Панорама из пяти кадров серийной съемки.

Я много снимаю постановочного макро дома. Всегда только живых моделей, не замораживаю их и тем более, не убиваю. Для съемки использую много дополнительных приспособлений. На моем столе может идти дождь, клубиться густой туман - камера [OLYMPUS OM-D Е-М1] (http://shop.olympus.com.ru/cameras/om-d-cameras.html) прекрасно справляется.

Ирина Козорог

Соседский пацан вызвал меня на бой с водяными пистолетами. Я просто обновляю свой статус, пока закипает вода в кастрюле.

/poem/103451/

Previous Entry редактировать запись редактировать метки в избранное Share this! отслеживать Next EntryСправедливость лабиринтовЕсть книги, чтение которых надо начинать с утра - с чистого листа, когда ты можешь написать все, хотя чернила выведут лишь то, что дОлжно.Романы Карлоса Сафона - это всегда путь от острого пера и свежих листов к пугающе-тесно исчерканной рукописи. Он пишет о книгах и о тех, кто хранит их и создает - воплощает замысел и манипулирует им."В каждом лабиринте обитает свой Минотавр, - промолвил хранитель. Исаак загадочно улыбнулся и указал на вход в лабиринт. - Выбор за вами"."Игра ангела" - это игра в лабиринты: один в другом и источенный третьим. Начинающий писатель, спасая диккенсовские "Большие надежды", попадает на Кладбище забытых книг. В темных переулках стеллажей он должен выбрать книгу, которую станет хранить с верностью пса.Паутина - тот же лабиринт. Вокруг Давида Мартина нить ее связывает череду убийств, загадок и встреч, и в мучительном движении - так пульсирует текущая из раны кровь - вскрываются противоречие и тесная связь нескольких правд: сиюминутной, человеческой и надвременной. Неизбежность и слепота - приговор человечества, но выбор остается даже на эшафоте: абсолютное зло доступно человеку, но иной порядок силы определена мефистофелевским "Я - часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо"."- Природный ум - не более чем стратегический запас. Чтобы с толком им распорядиться, необходимо преобразовать разум в оружие высокой точности.- Уместна ли здесь военная терминология?- Всякое произведение искусства агрессивно, Исабелла. И вся жизнь художника состоит из маленьких и больших войн, начиная с борьбы с самим собой и своей ограниченностью. Чтобы добиться поставленной цели, нужно в первую очередь честолюбие, а затем талант, знания и, наконец, возможность"."Игра ангела" и "Тень ветра" схожи, как зажженные свечи, но устремлены противоположно. Оба романа - сумерки, смерть, огонь, дождь и покинутые пристанища тайн. Книги о книгах - мистика безумия. Сама испанская земля рождает сны и явь, предвещает схватки с демонами внутри и вне "я".Но если "Тень ветра" - именно устремление и упование, то первый роман - страх, бегство и возвращение."Тень ветра" - движение от войны к миру, закономерный переход от мистики смерти к трудному свету жизни. "Игра ангела". напротив, пропитана гибелью и тревогой в духе готической архитектуры.Страницы описанных в романе книг заклеймены Гюго: "Слово убьет камень". Слова сочиненные Давидом Мартином - пламенеющие фризы, летящие ввысь, но тенями и чернотой давящие землю.Этот роман - как ноябрьский преддождевой вечер, сгущающийся мрак, в котором безмолвна надежда, и осязаема жизнь тех, кто способен во что-нибудь верить: в своего бога, в книги, в людей. Оттого и Мартин выбирает без раздумий, и читатель без страха проходит чрез главы."Красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы - сердца людей", - писал Достоевский.Ключевая фигура истории - книгоиздатель, безупречный господин Андреас Корелли. Человек ли? Наивное предположение: только не в Испании. Определенно игрок - не в добро и не в зло, а в исследование справедливости, наличествующей здесь и сейчас, в Барселоне, срывающейся в объятия войны."Невозможно выжить, постоянно пребывая в состоянии реальности, во всяком случае, для человеческого существа".Книгоиздатель, патрон… дьявол. Или ангел, ищущий очередного Фауста. Lux aeterna, сила коего зависит от его "подопечных".Андреас Корелли - не вселенское зло. Он суть сомнение, равно уничтожающее и созидающее. В мире, где есть Бог (или, по крайне мере, вера в Него), патрон - это ферзь. Самостоятельно делая ходы на шахматном поле, он предопределяет баланс существования человечества. Корелли - доктрина неизбежности.В непрерывной людской истории он находит того, кто создаст очередную религию осознания через разрушение - иное учение не будет воспринято. В конечном счете, религия есть наслоения власти и заблуждений, скрывающие незыблемые и доступные каждому аксиомы. Патрон же, провоцируя, заставляет увидеть данную истину (в контексте романа - фашизм).Последняя глава книги подводит молчаливый и грустный итог: Давид Мартин теряет все: проклятый город, бывший ему родным; собственный голос - о чем писать, когда внутри все умерло, даже имя? Впереди у него - безвременье, как вечное пространство между Раем и Адом здесь, на земле людей, способных любить и умирать.Но не это выход из лабиринта. Есть еще одна не обгоревшая страница, белый шершавый лист на дубовом столе. Эпилог, а не оглавление, берет читателя за руку и выводит из череды коридоров. Мистика мрака сумерек становится обещанием света и таинства, утренним сиянием ангелов, которое глади твой взгляд.Так человек получает заслуженное - поровну счастья и труда, а ферзь признает ошибки. Да-да, Корелли создает условие справедливости - нечто большее, чем игра, и отличное от банальной шахматной формулы "белые против черных".

Легко ли читать Брэдбери? Да, легко. Легко ли понять смысл его творений. Да, тоже легко. На первый взгляд. Однако же удаётся ему зацепить очень болезненные струны души, об ушедшем времени, о том, чего никогда больше не будет. И старая бабушка, нашедшая на чердаке свои детские календари, застывает, погружённая в воспоминания. И пытается отговорить внука от сбора старых календарей. Но каждый должен пройти этот путь, и у меня-то календарей на столе много… Вообще, многие сюжетные линии у Брэдбери повторяются, воплощённые в разных вариантах. Это и пёс, который приносит лежащему в постели больному мальчику запахи мира, и умершая молодая учительница, и первая безответная любовь, и мумии в склепах. Но основными мотивами остаются мотивы жизни и смерти. И маленькая девочка говорит школьной подружке с радостью, что скоро умрёт, и подружка ей жутко завидует… Дети не понимают старости, не понимают смерти. Их мир ярок и предельно прост, в нём есть только вечная жизнь и радость. Впрочем, взрослые относятся к смерти ничуть не лучше - обсуждают умерших знакомых, потом детали судебной экспертизы, потом детали собственной болезни, смерти и похорон. Впрочем, иногда и старикам везёт - найти ушедшего полвека назад любимого, выбраться на улицу, или наоборот - остаться дома. Были вещи, которые меня покоробили - как можно буханку хлеба прибить к комоду, да ещё свои имена написать? А самое важное напутствие - не пейте приворотное зелье, что дарят вам старушки!

В желтолистном, пахучем ворохе

Затаился прозрачный свет,

Я ловлю неземные шорохи –

Тихий шёпот седых планет.



Песнь о Вечном поют созвездия -

О дорогах ушедших лет,

О которых так страстно грезил я,

И которых давно уж нет.



Но земные пути затронуты

Серебристым сияньем звёзд,

И к далёким мирам из комнаты -

Тесной, маленькой – брошен мост.



И они неподвластны – странные –

Поворотам земной игры,

Эти звёздные, необманные

И сияющие миры.

…когда они у меня появятся. По-моему, рассказы о Муми-троллях - это просто шедевр детской литературы, настолько они самобытны и неподражаемы. Поражаюсь, как Туве Янссон удалось мало того, что придумать столь милых персонажей, всех этих снорков и хемулей, так потом еще и зарисовать их! Ведь все иллюстрации - это неотъемлемая часть каждой книги. Приключения этого семейства всегда захватывающие, а отношения между героями столь тёплые и нежные, что нельзя не проникнуться их настроением. Чего только стоит заботливая Муми-мама или внимательный Муми-папа. Да это просто образцово-показательная ячейка общества! Такой и должна быть семья. Вот это, по-моему, и есть то главное, чему учат эти книги.

В поддержку темы, поднятой Санди Зыряновой помещаю эту поэму:



Моё военное детство



Для потомков наших славных

Эти строки я пишу

И для событий этих давних

Дифирамбов не ищу.

Нам они не кстати будут,

Мы не услышим их тогда,

Но коль потомки нас забудут-

Обидно будет, господа.

И все, что сам я в детстве видел,

Что я в детстве пережил,

Что любил, что ненавидел,

Здесь подробно изложил.

Вам пожелаю - прочь печали -

Без войн кровавых только жить;

Дай Вам Бог, чтоб Вы не знали,

Что такое может быть.



О войне я знаю не из песен,

Не из романов о войне,

Не из кинофильмов…

Ведь в сорок первом

Десять было мне.

Признаюсь: я не ходил в атаку,

Не стоял насмерть под Москвой,

Не был в окопах Сталинградских,

Не знаком и с Курскою дугой;

Не шёл с боями до Берлина,

Не мчался в танке, в самолете не летел,

Хотя, как многие мальчишки,

Я очень этого хотел.

Но война мне опалила душу,

Измяла детство как траву, -

И не мне лишь одному, -

Но детям всей Европы

И пол- азиатской стороны.

И до сих пор война мне снится

И встаёт в сознаньи наяву,

Ведь не раз попадал я под бомбежки

И в другую кутерьму.

Начнем, наверно, по порядку, -

Порядок здесь необходим, -

Запишем все в свою тетрадку,

Ничто забвенью не дадим.



Был июнь. В разгаре лето.

Колосилась в поле рожь.

Цвела, благоухая, гречка -

Красивей, вряд ли, что найдешь;

Стоял ячмень ершистый

И голубоглазый лён.

И красоту эту заглушая,

Ворвался войны тревожный звон.

Деревня наша небольшая,

Поля, леса со всех сторон,

Смоленщина моя родная,

Твои поля топтал Наполеон,

Но битым убирался вон.

Теперь Гитлер бесноватый,

Забыв, что может быть расплата,

Напал на Родину мою. И началась

Война. Я не знал, что это такое ,

Но что это очень уж плохое-

Я точно знал. И совсем скоро

Ход событий это доказал.



Я помню - забыть невозможно -

Слишком велика беда была,

Как рыдали женщины тревожно

Возле каждой хаты нашего села,

Да и по всей стране моей,

На бой с фашистом провожая,

Отцов, мужей и сыновей:

Они у них на шеях повисали

И не отпускали – хоть убей.

Настал мучениям конец.

Ушли, кто сдерживая слезы,

Кто, роняя редкую слезу,

Ушли понурые мужчины

На военную стезю,

С ними вместе мой отец.

Печальнее не видел я картины,

Горше горя не встречал.

В селе остались – разве то мужчины-

Старики и дети, та инвалиды,

Что Бог их наказал,

И женщины. О, эти женщины!

Кто слабым полом их назвал;

Они подобно Прометею,

Весь сельский труд мужской

Взвалили на плечи хрупкие свои,

И всю страну и армию кормили,

Сами голодая зачастую;

У станков стояли день и ночь,

Чтоб родной армии помочь.

Но и женский труд от них

Никто не отнимал. Иногда втихую

И плакали они, но слез их

Никто не видел: не пристало

Русской женщине хандрить

И дело делать, как попало-

Мужьям фашистов надо бить,

А им в тылу пахать припало.



Июль прошел. Уж август на пороге,

Убирать готовились хлеба.

И вдруг, как гром средь ясна неба,

Из района прибыл к нам гонец,

Команду дал он нам такую:

––Иметь на три дня запасы хлеба

И все, что надо для обеда,

Вещи, кои для вас,

Необходимы вот сейчас…

––Вразуми же нас ты, наконец,

Зачем все это?- спросил кто-то.

––Сейчас вам я растолкую:

Скоро немец будет здесь;

И не можем здесь мы вас оставить,

Должны мы вас отправить

Вглубь страны…

––А коровку, как, забрать мы сможем?

Оставить ведь её никак не сможем, -

Кто-то задал вновь вопрос.

––Коровок можно взять с собою, -

Последовал ответ.



Всю ночь практически не спали:

В узлы всё нужное вязали,

Собираться дед нам помогал,

Но утром твердо он сказал:

––Я – стар. И Бог мне заказал,

Чтоб не уходил с родной земли –

Зачем на чужбине заканчивать мне дни,

Отсюда никуда я не уйду.

Ещё двое стариков в селе остались.



Утром тронулись в поход.

Старики с нами попрощались

И домой понуро возвращались,

Занятые мыслями одними-

Придется ль свидеться с родными.



Коровки бедные мычали,

Дети сонные кричали,

Узлы за спинами качались,

Но все мы дружно шли вперед.

Гонец нас вёл…куда? Не знали,

Лишь меж собою рассуждали:

«Ведь станция ближайшая

Совсем в обратной стороне».



Шли весь день. Лишь пообедать,

Чем Бог послал, сделали привал.

Но Бог и здесь нам помогал-

Погода тёплая стояла.

После обеда вновь шагали,

Вновь ничего не понимали,

Куда вожатый нас ведет.

К вечеру подошли к речушке малой,

От дому километрах в десяти,

И сделали привал с ночлегом,

Чтоб завтра вновь вперед идти.



А утром, глядь, гонца не стало,

Пропал гонец. Команды нет…

Что делать? Собрали совет.

И решили назад, домой, идти-

Другого не было пути:

Немец впереди нас оказался.

Народ лишь прыти немца удивлялся.



Домой быстро мы шагали,

Как будто все мы понимали,

Что беда нас дома ждёт.

Идём. Уж полдень. И вот,

Деревня наша перед нами

Молчаливо предстаёт. Лишь

Собаки лаем нас встречают,

От радости нас лобызают;

Кудахчут куры за дворами,

Гогочут гуси…Гладь:

А нашей хаты нет в помине,

Лишь пепел серый там лежит,

Кое-где головешки лишь дымили,

А в кювете крытый грузовик стоит.

Почему дедушка нас не встречает?

Кличем мы его – не отвечает,

Наш пес тревожно только лает

И кошка с огорода к нам бежит.



Подошёл старик Панас,

Что из села не уходил

И он поведал нам –

Какой курьёз происходил,

Пока мы были там.

Так как дара речи не имел,

То говорил он как умел:

«Надысь, когда ушли вы из села,

В селе в полдень немцы появились,

На перекрестке пушку разместили,

Прошлись по хатам – никого,

Ведь мы, старики, в сараях скрылись.

Они кур начали ловить –

Куры с криком разлетались,

Пистолет решили применить-

И пара кур на суп досталась.

А тут из вашей стороны,

Вот этот в канаве грузовик

Нашей Армии въезжает,

Они, видать, не знали,

Что немец уж в селе.

Немцы пушку навели, бухнул выстрел,

Глядите, вон спереди, дыра.

Красноармейцы повыскакивали

И к вашей хате побежали.

Дед Никифор за огородом их сховал,

Сам же в хату воротился.

Тут и немцы подоспели:

«Wo ist soldaten?»- немец закричал.

Никифор пожимал плечами и – молчал.

Тогда фашисты в хате всё обшарили,

Хату обошли кругом

И, не найдя, что искали,

К Никифору подошли вдвоем:

«Wo ist soldaten?»- хрипло закричали.

Никифор лишь развел руками и – молчал.

Немцы больше гутарить не стали:

Стукнули его прикладом в грудь,

Никифор на ногах не устоял

И в сенцах на пол он упал,

И на полу он распластался,

И недвижно он лежал.

Немцы дверь закрыли

И тут же хату подпалили.

Всё это я в подробности видал,

Ведь через окно я наблюдал.»

Немцы, только рассвело,

Быстренько покинули село.

Так закончил свой рассказ

Дедушка Панас.



Вместе с хатою сгорел мой дед.

Не знаю- может быть героем,-

Возражать, читатель, обожди,-

А может настоящим человеком,

Каких не мало на святой Руси.



Где дедушка лежал-

Пепел лишь остался

И, по всей длине его,

Холмиком возвышался.

Пепел аккуратно мы собрали

И на кладбище поховали

Рядышком с его женой,

Что ушла чуть раньше на покой.



Перед нашею семьёй

Сложный встал вопрос:

Где нам жить? К тому ж зимой,

Ведь под небом не уснёшь.

Братья матери – Степан и Тимофей,

На фронте где-то там сражались,

А в деревне жены с детками остались,

Покорные своей судьбе.

И матери пришлось к ним обратиться,

Чтоб приняли её с тремя детишками

Хотя бы на зиму на постоянное житьё.

Жена Тимофея, Полина, согласилась,

Так как бал один сынишка у неё.



Осень быстро пролетела

Вся в заботах, вся в трудах.

Зима метелью вдруг запела

И к морозам подалась.

Зима суровая стояла:

Мороз под сорок, да пурга.

Deutsch soldat рвал одеяла

И, нисколько не стесняясь,

Обматывал от холодя себя.

И был похож на пугало,

Что стоит на огородах иногда;

Но бахвалиться не забывал он тут:

«Moskwa caput ! Moskwa caput!»

Но когда под Москвой их разгромили-

Про спесь сразу позабыли

И как рукою всё сняло,

И стало грустное чело.

Но мы об этом ничего не знали:

Не было приёмников в помине,-

Такой роскоши не было в селе,-

Правда, за год перед войною,

Появился патефон в одной семье

И одну пластинку лишь крутили:

«Вдоль деревни от избы и до избы..»,

Так как других, просто, не купили.

Началась война. Патефон замолк.

Газеты перестали поступать,

А что на фронте происходит-

Нам всем хотелось очень знать

И обо всем лишь мы гадали

Но не привыкли над судьбой рыдать.

Мать вертелась точно белка,

А я во всём старался помогать.



Мы в оккупации страдали:

Про хлеб со слюнкой вспоминали,

Соли не было ни грамма,

Спичек то же бог не дал;

Мыло – что это такое?

Сахар – кто это сказал?

Без соли как ты проживёшь?

Без неё похлебки ты не сваришь,

С трудом картошку прожуёшь,

И матом к черту всё отправишь.

Но даровитый наш народ

Решил проблему эту так –

И это, братцы. не пустяк:

В колхозном сарае уже год

Калийное удобрение лежало,

Кто-то попробовал и, вот,

В один миг его не стало-

Вместо соли пошло в ход:

В ведро наполовину засыпали,

Доверху водою заливали

И сутки ждали. Становилась

Солёною вода. И ею пищу заправляли.

А мыла нет – что за беда!

У всех зола в достатке:

Вместо мыла шла зола

И с ней стирали наши тряпки.

А без сахару мы жили

И, представьте, не тужили.

С огоньком проблема возникала,

Как утром печку растопить,

Помогало допотопное кресало

Проблему эту разрешить.



Зима с трескучими морозами

И с ног сшибающей пургой,

Скрипя пронзительно полозьями,

Скрипя под нашею ногой,

Как бы саваном всё укрывает

И завывает в трубе печной.

И мёрзли мы несказанно зимой

И на дворе, и в хате. И летний зной

Приятно вспоминали.



Теперь проблемой опечалены другой,

Где обувку взять для всех?

Встаёт вопрос. Ответа нет.

И решить проблему эту

Помогает наш соседский дед:

Он меня к себе позвал,

Ясно он мне рассказал

И на деле показал,

Как лапти надобно плести.

И плёл я лапти эти…

Была довольна мать

И довольны были все мы дети.



Хотя я детства не видал,

Но судьбу свою не проклинал,

Так как четко понимал –

Война! А военною порой

Осталось детство за чертой

Фронтов и битв кровавых.

О школе не было и речи,

О сказке то же перед сном,

Ведь голодные, усталые

На большой на русской печи

Все мы падали снопом.



Зима суровая тянулась,

Как будто и Бог нам помогал,

Чтоб мороз холодной лапой

Немцу печень доставал.



Мы про беды забывали,

В душе мы тихо ликовали,

Когда с попутным ветром

Был канонады слышен гул.

И это было нам ответом,

Что покорить страну Советов

Не по силам никому.



Молва народная бежала,

Опережая кованый сапог и танки

И всех жителей предупреждала,

Что насилуют женщин янки.

И когда в селе немцы появлялись-

В лохмотья молодайки одевались,

Грязью мазали лицо и шею,

Платки при этом не снимались,

На клюку всем телом опирались,

Чтоб похоти немецкой избежать,

Ведь насиловали они в одиночку и групповщиной-

Против автомата не будешь возражать.



Наконец весна проснулась

И в свои права вступает,

Зима с трудом, но отступает,

Только снегом прячется в тени,

На озёрах хрупким льдом сверкает

И воскресает в пасмурные дни.

Но солнце, тучи разгоняя,

Дружно землю согревает,

И начинается весенняя страда-

И на луга уж выгоняет

Трав зелёных тучные стада.

В небе трелит жаворонок,

Аист прилетел из дальних стран,

Кричит тритон спросонок,

Оглашает округу лягушечий орган.

Зацвели сады. И буйство красок

Ласкает взор. Напоённый ароматом,

Воздух млел. Прозрачный лес когда-то

Потемнел, зазеленел. Без зимних масок

Человек повеселел;

Лазурь небес как будто тает,

Страсть и негу вызывает,

И всё кругом поёт, кричит:

«Весна идёт! Весна спешит!»

Но некогда нам красотою любоваться,

Нам бы от кожуха поскорее оторваться,

Забросить лапти в дальний угол

И босиком с весною повстречаться,

И первые её дары

Ложить на скромне столы.



Невдалеке от села стояли

Три колхозные сараи,

Стояли, бедные, без дела,

Их вскоре немцы приглядели,

И расположили вокруг них

Вереницу гаубиц своих

С тягачами мощными, а сами

В сараях на соломе спали.

К сараям никого не подпускали.



В один из погожих летних дней,

Над деревней – страдалицей моей-

Высоко в небе, даже звук не долетал,

Советский самолет-разведчик пролетал;

Но звезды красные хорошо были видны,

Очень радовали нас они:

Значит, нас не позабыли.

А для немцев это было,

Как серпом по яйцам.

Они зенитку наводили,

Снарядом в небо угодили:

До цели он не долетел-

Мало пороху имел.



Ночью бомбардировщик прилетел-

Бомбил немцев как хотел:

Немцы, как угорелые, метались

И с жизнью многие расстались.

Зубами немец скрежетал,

Ведь от гаубиц остался

Лишь развороченный металл.

А сколько там жертв было-

Нам немец что-то не сказал.



В селе, когда бомбили,

Никто не спал, народ наш ликовал,

Что даже далеко от фронта

Фашист возмездье получал;

А в лесной Смоленской стороне

Партизан фашиста донимал.

И враг нигде покой не находил

И всё понурее ходил.

И это говорило нам,

Что Русь врагу не по зубам.



Прожили мы июнь, июль и вот

Август – сборщик урожая настаёт

И надо нам, что выросло, спасти,

И к зиме хоть что-то припасти,

Ведь фриц ко всему любовь имел

И всё хватал он, что успел.



Наши опасения были не напрасны:

В село наше прибыло две части,

И нас всех, до едина человека,

Из села выгнали – хорошо, что было лето-

В лесочке, на большой поляне,

Расположились как бродячие цыгане,

Но под небом чистым мы терпели,

«Изодранных шатров» ведь не имели.

Тут с нами и коровки, и другая живность,

И, судьбу свою ругая,

У костра расположились.

Ночь прокоротали, а утром удивились:

Два всадника, два фрица,

Непрошенные явились;

С лошадей соскочили, куралесить стали:

Выхватывали у баб узлы

И в костер бросали;

Кабана, что лежал, тут же пристрелили,

Старика ни за что сапогами били.

Когда они вволю надругались –

На коней вскочили и в село подались.

Через неделю немцы покинули село,

Слава Богу – не сожгли его.



Когда в село мы возвратились –

Увиденному страшно удивились:

Они в хатах такое натворили,

Что мы неделю скоблили, чистили и мыли.



У деда Савелия пасека была –

От неё остались лишь дрова:

Тут уж фрицы не ленились

И на медок всем скопом навалились.

Телегу где-то раздобыли,

Настил её скоблили, чистили и мыли

И на него соты чудные ложили,

Потом герметично поковали

И попутным самолётом отправляли

В Германию, не забывая,

Окорока копчёные прибавить,

Своих родных чтоб позабавить.



Тут слух прошел, что немцы рыщут:

Парней, девчат повзрослее ищут

И в Германию тут же отправляют,

Там, как рабов, работать заставляют.



Наша молодёжь пряталась в сарае,

Глубоко, как могла, в сено зарываясь.

Наверно полицаи немцам рассказали

И на сараи точно указали.

И немцы штыками кололи сено –

Парня и девушку штыками задело,

И вскрикнув от боли, они заревели,

И в Германию тут же загремели.

И до победы в Германии они были,

Работали за троих,

Но как псов бродячих их кормили.



Лето к осени шагает,

Забот хлопот нам прибавляет:

Штаны какие-то, рубашка –

Без них нам, детям, не прожить,

Да и мамка и сестричка наша

Не смогут, как когда-то Ева,

Листок фиговый где-то приложить –

Одежонка то же им нужна.

Быстро мысль у них созрела:

На гумне запасы были льна;

Мы его на мялке мяли,

Потом трепашкой выбивали

Всю кострицу, и в руках у нас

Длинные волокна оставались.

Потом мать на прялке

Льняные нити пряля,

В клубки огромные мотала,

Ткацкий станок наладив,

Ткала льняное полотно;

Хотя было грубое оно,

Но было лучше ситца, трикотажу,

Которых нам не снилось даже.

Мать на глазок его кроила,

Штаны, рубашки как-то шила,

Для себя и для сестрички

Юбки, платья мастерила.

И они без всякой маяты,

Спасали нас от холодов и наготы.



Как-то полицаи всех мальчишек,

Таких как я и чуть постарше,

Без всяких там афишек,

На окраине села собрали

И в районный центр погнали,

А это двадцать километров

Пешком босые прошагали.

Там в барак нас поместили

На двуярусные нары,

Но покормить с дороги позабыли

И спать ложиться приказали.

А утром всех нас разбудили,

Во дворе всех нас собрали,

Чтоб у нас силёнки были,

По ломтю черняшки черствой дали;

Потом к сараю подвели,

Брать лопаты приказали,

И по команде строем побрели,

Куда фашисты указали.



Я ростом самый малый был

И с лопатой еле управлялся;

Меня фашист лопатой обделил,

Без лопаты я один остался.

На кухню меня направили,

Задачу тут же мне поставили:

Чтоб огонь в печи держал –

Дрова колол и в печь бросал,

А в котле суп гороховый варился,

Мяса много было в нем,

И ароматом супа я давился.

Когда суп был готов,

Рыжий немец вдруг явился,

Котел он дважды обошел,

Улыбаясь, на суп дивился,

Суп попробовал и сказал «gut».

Полбуханки заплесневелого хлеба

Дал он мне за труд,

А супа так не дал отведать.

А мне он дал понять,

Что я могу в барак шагать,

А завтра вновь прибыть сюда

И делать тоже. Да! Да! Да!



Я в бараке быстро оказался,

На нары кое-как взобрался,

И остальных стал я ожидать,

Чтоб вместе ночку коротать.

Поздно вечером, еле живые,

Прибыли пацаны все остальные;

Трудно было очень им, как-никак

Ремонтировать пришлось большак.

Наверняка, немцы точно знали,

Что придется вскоре отступать,

Потому дороги все латали,

Чтоб в них потом не утопать.



Рядом с бараком, метрах в тридцати,

Пролегали железнодорожные пути,

На них платформы длиной чередой,

На них танки с техникой другой.



Ночью бомбардировщики наши прилетели,-

Видать, точно знали эти цели,-

И технику врага бомбили беспощадно,

И так у них получалось это ладно:

Склады горели, горели танки. И пожар

Всю окрестность озарял. Бомы взрывались,

Потом снаряды взрываться стали,

Кругом осколки с визгом разлетались,

Свободно до нашего барака долетали,

Щербили стены, в окнах стекла выбивали,

В барак с треском, с шумом залетали.

Но мы убраться со второго яруса успели

И никого из нас осколки не задели-

Все живёхоньки остались.

А немцы, как угорелые, метались,

И многих своих они не досчитались,

И техники не мало превратилось в хлам.

И в душе приятно было это нам.



Вскоре нас отправили по домам,

Дома встретили повеселевших мам,

Ведь они боялись – с немцем не шути –

Что до дому не будет нам пути,

Что на чужбину отправят нас,

Ведь такое было много-много раз.



У нас коровка только и осталась,

Она от голода спасала нас:

Детвора только молоком питалась.

И молоко мне снится по сей час,

То молоко было без подделки,

Не то, что гастрономы предлагают нам сейчас.

Бурёнку берегли мы как зеницу ока:

Пасли в лесу, чтоб не добрый кто-то

Нас не заметил ненароком.

Но, жаль, и это нам не помогло,

Видать, судьбе не было охоты

Возиться с нами. Однажды на поляне

Немецкий крытый грузовик возник,

Кусты нахально протаранив.

«kuh gut» нам ухо резануло;

Два фашиста, два рыжие верзила,

Повернув к нам автоматов дуло,

К моей коровке приближались,

Между собой о чем-то выражаясь.



Коровка наша была ничего:

Молода, статна и красива

И будила в этот миг сильней всего

У фашистов жадность и спесивость.

Они поводок из рук моих хватали –

Я плакал, я кричал и упирался,

Что было сил, но фрицам поводок достался,

Ведь мои ручонки явно уступали,

И ещё шомполом по заднице огрели,

Чтоб возражать, негодники, не смели.

Бурёнку к машине с трудом подвели,

Ведь она упиралась и слёзы лились.

Быстро трап на землю опустили,

Буренку кое-как в машину затащили,

Закрыли борт и – тут же скрылись.



Плакал я навзрыд, но не от боли,

А оттого, что нет Буренки боле.

Я, рыдая, прибежал в село,

Вместе с матерью рыдали –

Совсем нищими мы стали.

Поверьте, обиднее всего,

Что только нас постигло дважды зло,

Ведь некоторые, злорадствуя, казали,

Что это Боги нас за что-то наказали.



Летом все же легче жить –

Пропитанье легче раздобыть:

Лебеда, щавель, ягоды, грибы,

Только не ленись и собери.

И с одежонкой очень просто:

Рубашка не нужна и ноги босы.



Но когда фрицы появлялись вдруг в селе,

То даже летом не было нам спасу,

Особенно страшны они навеселе

После самогону или шнапсу.

Вот однажды, как ненастье,

На мотоциклах заглянуло это счастье

В наше бедное село;

Издевались как хотели,

Не стесняясь никого,

Крича в сердцах хозяйкам:

« Матка – млеко! Матка – яйка!

А если что-то вдруг не так,

В ход пускали автомат.

С криком кур они ловили,

На кухню тут же их тащили,

Чтоб приготовить там обед.

Мы же молча все смотрели

И возразить никто не смели,

Поди, попробуй. Возрази,

Не поможет обращение до Бога –

Расстрел на месте впереди.



Что делать мне не приходилось

И страдать с моим народом вместе,

Видать, судьбою нам судилось –

В военном выпекаться тесте.

Работу выбирать нам Бог не завещал,

Но не было работ, чтоб нам он запрещал.

Работ не мало в хозяйстве находилось,

Хотя не буду Вам я врать:

Не всегда силёнок доставало

И рыдал от злости я бывало,

Но, закусивши удила, побеждал

Недетской волей как всегда.

Я на горбу дрова таскал,

Воду из колодца приносил –

Это в мой входило ритуал;

Косить сено приходилось,

За бороной ходить годилось;

Собрать крапивы, лебеды

Для популярной баланды.

И еще не мало всяких дел

Для нас Всевышний приглядел;

А вот про детские забавы

На небесах, конечно, забывали.

И были дети мы – не дети

В года суровейшие эти.

Может Бог за это мне воздал:

Труд был и есть мой идеал,

И до сих пор животом я не обтяжен,

Подвижен, весел, с виду слажен,

Легко по жизни я иду,

И не утоплюся я в пруду,

Когда лихолетье вдруг нагрянет,

Мой дух сильнее только станет;

Ныть я жизнью не приучен,

Быть стойким – этому научен;

Нытиков никогда я не любил –

Всегда в них лень я находил.



Третье лето близится к концу,

Третий год идёт мучений наших;

Мы голодали, мы в душе страдали

И с нетерпением Дня Победы ожидали,

А в этом мы уверенны были

И с этой уверенностью только жили.



Вот однажды в село немцы залетели,

Мы не знали, что они хотели;

С криками выгнали всех из хат,

Расположили строго в ряд.

Самый старший немец так начал:

«Gehen nach west!» - грубо прокричал.

Полицай стал нам переводить:

«На запад будем уходить».

Мы понуро направились за ними.

Картину печальную представляли

С узлами, тряпками своими;

Детвора, уставая, ход свой замедляла;

Немчура шомпола, приклады применяла.



К вечеру к речушке малой подошли –

Ни полицаев, ни немцев рядом ни души.

Расположились здесь мы ночевать,

Может быть хоть утром что нибудь понять.



Только солнце ласковое встало

И тьму ночную разогнало –

Все мы были на ногах;

Что нибудь понять нам трудно было –

Река в своих бурлила берегах,

Из берегов местам выходила,

И она нам чётко говорила,

Что немчура всё это сотворила,

Взорвав у мельницы плотину,

И от этого просто ликовала,

Что даже это у Руси забрала;

Но заглянуть вперед забыла,

Что через несколько часов,

Убегая, преодолевать придется

Вброд взбесившуюся речку,

Ведь все мосты она снесёт,

И не накинешь на неё уздечку.



Мы не знали, что нам делать,

У кого совета нам спросит,

А чтоб пули не отведать –

Решили:лучше не спешить.

Ждать не долго нам пришлось,

Решение само-собой нашлось:

Сначала на поляне овцы показались,

За ними следом немцы увязались;

На нас они не подивились,

Как будто не было здесь нас.

Меж собою мы с удивлением решили,

Что немцы ума, наверняка, лишились:

Зачем овцы были им сейчас.

Полицаи то же с ними торопились,

Ведь родина принять их не могла,

Когда в трудный час предали её.

И кару для них , конечно, берегла.

Правда. Один полицай нам прошептал:

«Скоро Ваши будут здесь».

Немцы овец всех в речке утопили,

Ведь они её не переплыли;

Сами, фрицы, не раздеваясь,

В потоки бурные бросались,

От кого-то, видимо, спасаясь.

Не в силах потоки бурные осилить,

Многие навеки в них остались.



Недаром немцы торопились:

Только за речкой они скрылись,

Как наших два разведчика явились,

Под ними лошади дымились –

Так, бедные, вспотели –

Отстать от фрицев не хотели.



Сколько радости здесь было,

Трудно даже описать;

С радостью всё горе выходило,

Что никогда не воскресать;

Их с лошадей со всех сторон тянули,

Чтоб обнимать и целовать,

Они в слезах радости тонули..

Пришлось им на вопросы отвечать.

Вопросов много задавалось:

«Не пришлось ли им встречать

Кого-нибудь из наших? Называлось

Много фамилий и имён…

Когда Гитлер будет побеждён?

Так как они очень торопились,

То в ответах сократились

И в заключение сказали:

«Попрощайтесь с коричневой чумой

И возвращайтесь спокойненько домой,

А мы за фрицами помчались».



Когда домой мы возвратились,

То перед большим горем очутились:

Всё село, до единой хаты,

Отступая, сожгли супостаты,

Только дяди Тимофея банька осталась –

Далеко в стороне оказалась.

Печальная предстала картина:

Кое- где возвышались лишь трубы печные,

Вместо хат пепел седой лишь лежал,

Сердца наши раня, как острый кинжал;

Сады от жары, пожухнув, чернели,

Лишь берёзы стволами своими белели,

Лишь ветер порою на тризну спешил

И пепел холодный слегка ворошил.



От деревни нашей, когда-то прекрасной,

Остались пожарища; и все мы напрасно,

Рыдая, слёзы горючие лили,

Бога ругали, Бога молили,

Но деревни так и не воскресили.

Многие оставаться смысла не видали

И места родные трудно покидали,

С болью рвали пуповину и уезжали

Кто на Кубань, кто на Украину,

Кто в соседние деревни, где их

Близкие или знакомые ожидали.

В деревне мало жителей осталось,

Но им то же бед с лихвой досталось:

Постепенно, кто как мог,

Создавал себе порог;

Стены хаты возводил

Из того, что находил.

Для стройки всё годилось:

Хворост, глина и солома,

И находчивость – ведомо.

Забегая вперед, скажу,

И правду здесь не искажу,

Со временем все покинули

Деревню нашу Новоселки;

И я в свои двадцать лет

Изучать помчался свет.

Теперь мысли грустные нахлынули,

Что от села пропал и след.



Из наших мест врага прогнали

И на запад быстренько погнали.



Только край родной освободили

От коричневой чумы,

Только свободы мы добились,

Что долго были лишены,

Как жизнь совсем другою стала

И улыбаться стали мы;

И сил у нас теперь достало –

Лечить последствия войны.



Хотя и жили трудно мы вначале,

И посещала часто нас печаль,

Когда в селе похоронку получали,

Но теперь «russische schwein!»

Никто в сердцах нам не кричал

И, из хаты грубо выгоняя,

Прикладом в спину не толкал.

Свалилось ярмо неволи с плечь,

И слух наш услаждать стала

Своя начальственная речь.

Теперь мы каждой клеточкой поняли,

Как важно речь свою беречь;

Что лучше просто не родиться,

Лучше сразу в землю лечь,

Чем забыть страну родную,

Чем забыть родную речь.



Сразу наш колхоз ожил,

Первым долгом, председатель нужен был

И, без всяких там раздумий,

Назначен был Иван Разумный,

Что с фронта прибыл без ноги,

Других назначить не могли:

Ведь те были слишком уж стары,

А эти – слишком молоды,

А женщин в те далёки времена

Не допускали до керма.

Но выбор сделан был толково,

Он подарком был для нас:

Ни в чём не знал покою,

До зари всегда вставал,

Ковыляя, всюду поспевал;

Если сложный был вопрос –

Не задирал до неба нос –

Со стариками обсуждал

И никогда в потёмках не блуждал,

И шли колхозные дела,

Лучше, чем когда была,

Предвоенная пора.

Может фронтовой порядок он принёс:

Никогда ни перед чем не отступать,

И в любом деле, как всегда,

Быка брать смело за рога.



Первым делом надо было,

По календарю так выходило,

Да нам спустили чёткий план,

Да и громаде ясно было всей:

Кровь из носу – жито сей.

Тракторов не было в помине,

Лошадей всех фронт забрал,

Не нашлось семян в овине,

А сеять надо – чёрт побрал.

Район, чем мог, нам помогал

И семенами нам помог.

И на сходке все решили-

Вопрос долго ворошили-

Двух коровок в плуг впрягать,

Поле сонное орать,

Потом коровкой боронили.

За бороной и я частенько топал,

Как настоящий мужичок,

Кнутом по-взрослому я хлопал,

А сам был, право, «с ноготок».

Уже озимые посеяны,

Уже сентябрь встречает нас,

Два года были мной потеряны,

Радостный иду в четвёртый класс,

Хотя в сумке не было тетрадей,

Учебников то ж не завелось,

Но ничего не было отраднее,

Когда за парту сесть мне довелось.



Вскоре отец контуженный вернулся,

В жизнь нелёгкую, бедняга, окунулся:

Первым долгом вопрос о жилье решить,

Ведь впереди зима и надо где-то жить.



В довоенную пору за нашим огородом,

На болотистом лугу, чибиса обители,

Сажалки расположились хороводом,

В них лен вымачивали до кондиции.

Бока у них бревёнчатые были.

Теперь сажалки без дела пропадали,

На льнокомбинате это делать стали.



Вдвоём с отцом мы брёвна доставали,

На солнце их сушили, до места стройки доставляли,

Потом с помощью дедушки Панаса,

Хата наша быстро поднималась;

Крышу соломою покрыли,

Печь русскую сложили,

Стены глиною с соломой утеплили,

И «на славу» в хате мы зажили.



Когда свободы мы вкусили,

Всех людей как подменили:

Невзгоды прошлые забыли,

С большой охотою трудились,

Забыв усталость, не ленились,

Ведь трудом своим мы помогали

Врага проклятого громить,

Победы поскорее ждали –

Время не было хандрить.

Девчата петь частушки стали,

Кое-кого в них бичевали:

«Ах, Семёновна, какая хитрая,

Любила Сталина, а теперь Гитлера».



Иногда в село части прибывали

После боёв тяжелых отдыхать,

Гостями тогда бойцы бывали

И офицерам запрета не было бывать.

Девчата их частушками встречали:

«Если хочешь познакомиться,

Приходи на бугорок,

Приноси буханку хлеба

И баланды котелок».



«Я такого завлеку –

С револьвертом на боку».



«Полюбила лейтенанта –

Погоны с звёздами видны.

С лейтенанта толку мала –

Все продукты у старшины».



Зиму трудную прожили,

Но теперь мы не тужили,

На фронтах успехами гордились,

Победу ждали каждый час.



Весна в свои права вступает,

С зимою сводит свои счеты,

Снег тает, оседает,

О весне горланит кочет.

Вот и страда весенняя настала –

Пахать и сеять, и сажать,

И сил у нас у всех достало

Всё это в сроки совершать.



А когда про победу мы узнали,

Всем селом мы ликовали,

Радости не было конца.

«Победа!» - громко мы кричали,

Слёз радости не замечали,

Не вытирали их с лица;

Друг друга крепко обнимали,

Погибших тут же вспоминали,

А тех, кто в живых остались,

С нетерпеньем домой ждали.



Все тяготы войны изведав,

Мерзости её все испытав,

Ярым противником войны я стал

И нет важнее праздника, чем День Победы!



Теперь настало время

Красоту природы замечать,

Трудов отбросив бремя,

Улыбкой нежною встречать.

Не знаю лучше я поры на свете

И пару слов хочу сказать о лете.



Лето! Лето! Что за лето!

Нет прекраснее поры

Для меня, как для поэта,

И для шаловливой детворы.

Все растёт, всё созревает

В знойный летний день,

Зимой от голода спасает

Обильным урожаем. И тень

Зимы не так уж нас пугает.

Люблю я лето. Невозможно

Его, поверьте, не любить,

Когда оно так осторожно,

Как только можно,

Наш волос нежно теребит;

Когда оно лицо ласкает

Нежным солнечным лучом

И в душу нашу навевает

Поэтический псалом.



Луга Смоленские, родные,

Ковёр густых, нежнейших трав,

И в июне я поныне,

Побывав на Сахалине,

Всю изъездив Украину,

Аромата нежного такого

Нигде я больше не встречал.

Где-то травы, как кусты, большие,

Стебли грубые такие

И ваш слух, поверьте, режет

Косы о стебли скрежет

И в нос бьёт, как автомат,

Слишком терпкий аромат.

На Сахалине, средь травья густого,

Аромата никакого.

Лишь губами ощущаешь

Солёность ветра от морей,

И с отрадой вспоминаешь

Аромат родных полей.



На такой мажорной ноте

Закончить я хотел рассказ,

Событий жутких и печальных

Не выставлять уж больше напоказ.

Но рука сама непроизвольно

К бумаге рвётся и спешит:

Ведь без заключенья невозможно

Порядком что-то завершить.



Хочу сказать, что испытать пришлося

Всей полнотою прелести войны,

Но в душе сомнений не нашлося,

Твоей, отчизна, в том вины.



В этом военном лихолетьи

Не помню детства своего,

Оно было совсем не детским,

На самом деле, не было его.

И всем ужасам, кошмарам

Виной была постылая война:

Она миллионы жизней поломала

И миллионы жизней забрала.

И я, всё это испытавши,

Забыть всё это не могу,

Даже отцом и дедом ставши.

И я, поверьте, не солгу,

Когда дам такой обет:

МИРУ – только ДА! Войне же только – НЕТ!





/ поэма /



c

Животный оскал на губах но, дикий взгляд не скроет грусть

Тело его – это прах, и я наверно зря смеюсь

Остров сей проклят людьми, но нет следов ужасных дел

Сестренка сказала: «смотри» - мы на останках чьих-то тел



И нам выйти из игры

Не так-то просто

Цель – остаться бы в живых..

Проклятый остров

Он повадки изучил

Услышал с ветром

Он здоров и полон сил

Идет по следу



Снова окутает страх и, колени трясутся ну и пусть

Да, я мужчина в годах, но я за жизнь ещё борюсь

Голос вдали уже стих, и я на помощь не успел

Молитву прочту словно стих, охотник, всё так как ты хотел



И нам выйти из игры

Не так-то просто

Цель – остаться бы в живых..

Проклятый остров

Он повадки изучил

Услышал с ветром

Он здоров и полон сил

Идет по следу..

мечта как сказка напоит надеждой. любовь

залечит душу как бальзам. и бога голос

прозвучит раскатом, переливаясь радугой в

твоих глазах.24.05.2012

Безработный и безымянный мужчина, обитатель финской провинции, едет в Хельсинки с единственной надеждой — найти работу. Но не успеет он сойти с поезда на вокзале, как тут же будет жестоко избит местными хулиганами, избит буквально до смерти. Его доставят в больницу, где он умрет. Умрет, чтобы тут же воскреснуть и, полностью потеряв память, обнаружить себя в совсем другом, нежном Хельсинки. Чтобы забыть прошлое, отказаться от него и получить от судьбы новый шанс. Этот шанс — встреча с Ирмой, женщиной в форме офицера Армии спасения…

В последнее время просто тянет на творог, очень люблю самую обычную творожную запеканку, экспериментирую с разными добавками, в этот раз с финиками- фиников я не пожалела, поэтому очень сладкая получилась, ароматная, советую ))

Рецепт:

творог 500 г

яйцо 2

манная крупа 80 г

финики 100-150 г

ванилин 1 пакетик

соль щепотка

сода 1/4 ч л

кому надо подсластите )



Творог +манка+желтки+ порезанные финики смешать, дать постоять мин 30

Добавить взбитые с солью белки, ванилин, соду. Получившуюся массу выложить в форму для запекания и в духовку на мин 30-45 до красивого золотистого цвета.

Сверху полила натуральным йогуртом.

Приятного аппетита!!!

  

Стол который вызывает восторг
Что может быть проще стола? Но перед современными дизайнерами стоит непростая задача: сделать модную, оригинальную и функциональную мебель. И многим из них это удаётся. Как выглядит стол с сюрпризами, могут ли верёвки стать опорой для стола и как старинные памятники архитектуры воплощаются в предметах мебели? Мы подобрали 5 самых невероятных столов от мировых дизайнеров, которые способны удивить.

Стол с сюрпризами

Стол с сюрпризами
С виду это простой деревянный стол, но он полон сюрпризов. Выполнен он в стиле минимализма и является многофункциональным предметом мебели. В нём скрыто много потайных панелей и ящичков.


В нём скрыто много потайных панелей и ящичков
Идея создания такого предмета мебели принадлежит японским дизайнерам Naoki Hirakoso и Takamitsu Kitahara. Японцы славятся своим пристрастием к потайным системам хранения. Благодаря небольшим ячейкам легко поддерживать в доме порядок и хранить много вещей и мелких предметов.


Японцы славятся своим пристрастием к потайным системам хранения

Работа дизайнеров Naoki Hirakoso и Takamitsu Kitahara

Кантри стол с современными функциями

Журнальный столик, выполненный в стиле кантри, со встроенными регулируемыми лотками для ноутбука
Казалось бы, стиль кантри и современные гаджеты в одном интерьере визуально не уживаются, но французская мебельная компания Grange нашла оригинальный компромисс между ними. Дизайнеры предложили журнальный столик, выполненный в стиле кантри, со встроенными регулируемыми лотками для ноутбука. При необходимости их легко трансформировать, и при это за таким предметом мебели удобно работать.

Стол с нишами для книг

Стол с нишами для книг
Бывает, что некоторые книги должны находиться всегда под рукой, но тогда на столе остаётся мало места и создаётся ощущение захламлённости. Чтобы не возникало таких проблем, для любителей книг разработали специальный столик с открытыми нишами. Так рабочая поверхность выглядит идеальной и всё необходимое находится в поле зрения.

Стол-Колизей

Стол-Колизей
Что получается, когда дизайнеров вдохновляет старинные памятники архитектуры? Например, вот такая модная ультрасовременная мебель – результат работы итальянских дизайнеров. Копания Nella Vetrina предложила оригинальную коллекцию мебели для столовой Visionnaire, внешне напоминающую Колизей. Под круглым столом идеально вмещаются мягкие стулья – элегантно, красиво и экономно!

Стеклянный стол с опорой из верёвки

Как гибкая верёвка может стать опорой для стола? Невероятно, но когда хочется выйти за рамки обычного и удивить окружающих, возможно всё! Так произошло и с дизайнером Fabio Novembre, который создал коллекцию прозрачных столов с опорой в виде верёвки.

Они очень устойчивые и вполне надёжные. Секрет в том, что внутренняя структура необычных ножек стола сделана из стали и покрыта краской. Верхний и нижний стыки каждого каната изготовлены из нержавеющей матовой стали. В результате, создается реальная иллюзия, что это гибкие верёвки. Смотрится очень убедительно!


Стол с опорой из верёвки
В продолжение темы рекомендуем посмотреть, как некоторым дизайнерам удаётся создавать невероятную красоту из неприглядных материалов.
Понравилась статья? Тогда поддержи нас, жми: